Явно совсем не то, что ожидалось 1078 слов, слэш Там, где цветёт цикорий читать дальшеТам, гдё цветёт цикорий, всегда тепло. Бескрайние поля упираются в небо, стелятся пёстрым ковром, уходя за самый горизонт. Ветер качает верхушки трав, шелестя сочными толстыми листьями. Травы высокие, по пояс. Среди них цветёт цикорий, впитывает тепло из воздуха, жадно хватает яркий солнечный свет тонкими острыми листьями, толстыми и жёсткими стеблями цепляется за лето. Ах, как прекрасен цикорий! За окном падают первые капли дождя. Скоро зима, скоро вместо жёлтых листьев и капель дождя с неба будет падать снег. – Так почему цикорий? – заинтересованно спрашивает Наполеон, задумчиво водя пальцем по старой татуировке кинжала, обвитого тёрном. Баль недовольно цыкает, намекая, что стоило бы убрать свои загребущие руки от его плеча, Нап в последний раз проводит по лезвию, на секунду задерживаясь на локте, где заканчивается остриё, пронзая вороний череп. А затем послушно отпускает руку, чтобы через несколько минут снова дотронуться до плеча, где тёрн расползается по всей руке, обвивая костяные крылья. Наполеон помнит, как набивал эту татуировку, как шутливо грозился набить бабочек, милых и обязательно розовых, Баль недовольно ворчал и упорно делал вид, что крайне раздражён, хоть и улыбался краешком тонких губ. – И всё же безобидный цикорий. Это на тебя не похоже, – наконец, окончательно отрываясь от татуировки, произносит Наполеон, заглядывая постоянному клиенту в глаза. Баль кривит губы в подобии улыбки. «Да как ты не понимаешь?» – зло думает он, не решаясь спросить об этом у Наполеона вслух. – Он полезный, – сухо произносит Баль, желая уже просто отделаться от столь глупого мастера. – А ещё? – У него цвет красивый. – Но это же ещё не всё, – говорит Наполеон, вертя в руках эскиз, – я ведь прав? – лукаво усмехается он, поднимая взгляд на Бальзака. «Да как такое возможно, как можно это не понять?» – раздражённо думает Бальзак, одновременно и ненавидя, и боготворя недогадливость татуировщика. Наполеон лишь устало вздыхает, замечая морщинку между тонких бровей, и натягивает перчатки. – Цикорий – это лето. Там, где цветёт цикорий, всегда тепло, – начинает Наполеон, обрабатывая руку Бальзака антисептиком. – У тебя вены слишком уж близко к коже, уверен, что стоит набить здесь? – слышит Бальзак обеспокоенный голос. – Что, так не хочешь набить мне эту тату? – с усмешкой интересуется он в ответ. – Не в тату дело, – выдыхает Наполеон, – у тебя запястья красивые, вены темнеют маняще, знаешь, это завораживает. Бальзак смотрит удивленно, переводя взгляд то на свои запястья, по его мнению, вполне обычные, то на Наполеона, поглаживающего его руку с особой нежностью. – Понимаешь, – замечая этот взгляд, тут же спешит пояснить он, – у меня два фетиша: татуировки и запястья, такие, как у тебя: тонкие, но… – Хватит. Не неси чушь, – чётко и раздражённо произносит Бальзак громко, Наполеон вспоминает, что этот голос ещё никогда не звучал так громко, и виновато улыбается. Эта улыбка ему так непривычна, что от неё мгновенно сводит скулы. – Сейчас, переведу эскиз и расскажу кое-что, – говорит он и накладывает бумагу с эскизом на кожу руки. Бальзак замолкает, думая, что представить степень глупости отдельно взятого мастера татуировки просто невозможно, если тот не понимает, что не стоит говорить своему клиенту таких вещей, особенно, если этот клиент Бальзак. Наполеон лишь уверенно скалится, вставляя в тату-машинку стерильную иглу. Он всегда так скалится перед тем, как набить кому-то тату. За годы знакомства Баль уже выучил всё его привычки наизусть. Сейчас Нап глупо хихикнет, затем набьёт два сантиметра контура и начнёт рассказывать какую-нибудь фигню про то, как к нему приходила семидесятилетняя бабка, прося набить что-нибудь помощнее, или про маникюрщицу из соседнего салона, которая разговаривает с газонокосилкой садовника-инопланетянина. С него станется. В прошлый раз, делая ворона на шее, он уверено вещал про чупакабру в подвале его девятиэтажки. Бальзак лишь скептически приподнимал бровь и тянул губы в тусклой улыбке, позволив себе высказаться лишь когда, Наполеон закончил вороньи когти, упирающиеся в ключицы. – Знаешь, к нам сегодня такая клиентка пришла, – начинает рассказывать обещанную чушь Наполеон, – просто загляденье. Хочешь, расскажу? – Понимаешь же, что мне всё равно, – равнодушно откликается Бальзак. – Ну, раз тебе так интересно, то слушай, – как обычно, с чувством своего превосходства, кажется, над всем миром начинает перечислять достоинства прелестницы мастер. – …Ах, а какие у неё глаза! Я смотрел и тонул, – заканчивает Наполеон, спустя минут десять. – В сиськах ты её тонул, Дитя радужных единорогов, – грубо усмехаясь, констатирует Бальзак, Нап в ответ лишь обиженно сопит, вспоминая свой прошлогодний эксперимент с причёской. Тогда над ним откровенно угорала половина его клиентов, особенно отрывался Бальзак. Хрипел сквозь рвущийся наружу хохот насмешки, шутил про жующих радугу жирафов из старой рекламы, дёргая за особо яркую зелёную прядь чёлки, тянул за фиолетовую, придумывая новую шутку, несомненно, ещё ядовитей предыдущей, заплетал из красных и синих прядок коротенькие косички и всё норовил собрать глупую чёлку в позорный хвостик. «Чтобы у тебя тоже был рог, радужная ты ошибка природы» – совершенно неуместным здесь нравоучительным тоном важно говорил он. Наполеон лишь скалился, придумывая, как отмстить за бедных жирафов из рекламы, принимая все «радужные» прозвища, как данность, и даже не реагируя на «Ошибку природы» и «Кошмар Дарвина», ставшие практически родными. Тогда было лето. В середине лета всегда цветёт цикорий. Листья и стебли у него грубые, но цветы нежные, с тонкими лепестками, хрупкими: чуть тронешь – уничтожишь. И цвет нежный и яркий одновременно – это лучшее в этих цветах. Когда цветёт цикорий, всегда тепло. Сейчас холодно. Лето уже миновало, не оставив ни крупицы тепла после себя, разве что солнечная капля в лепестках цикория. Лишь бы не увяли. Лишь бы были всегда рядом. Два цветка полевого цикория. Бальзак думает об этом, пока Наполеон обрабатывает антисептиком уже готовую татуировку. От запястья до сгиба локтя тянется несколько веток цикория. – …ну вот так я и заставил его перекраситься в розовый, – заканчивает какую-то глупую и полностью пропущенную Бальзаком историю Наполеон. – Да, нелегко парню, – констатирует Баль, даже не зная, о ком идёт речь. – Так нечего было со мной спорить! Я никогда не проигрываю! – гордо восклицает Наполеон. – Прям-таки всегда? – тут же слышится полное скепсиса в ответ. – Конечно, это же я! – искренне не понимая, как он может в чём-то уступить, вскидывается Нап. У Наполеона глаза цвета лепестков цикория. Точь-в-точь. Оттенок в оттенок. Лепестки у цикория ломкие, слишком нежные, чтобы прикоснуться. А ведь цветы так и манят, почти кричат «Коснись, коснись», но прикоснёшься холодными пальцами, опалишь морозом – уничтожишь, убьёшь. Хоть листья и стебли сильные, жёсткие, грубые, но цветков касаться нельзя. Ах, как же ужасен цикорий! – Там, где цветёт цикорий, всегда тепло, – говорит Наполеон вслед уходящему Бальзаку. Тот вздрагивает, останавливается у самого выхода, но не оборачивается. – Лепестки цветков цикория обманчиво хрупки. Понимаешь, обманчиво, – вкрадчиво произносит Наполеон. – Сдаюсь, – выдыхает Бальзак. – Ты ещё при первой нашей встречи сдался, только слишком долго осознавал, какой я крутой! – смеётся Наполеон в ответ, в этом смехе прячется тёплое, напоенное солнцем лето. У цикория длинный крепкий стержневой корень, глубоко проникающий в почву. С таким корнём растение не погибнет. Бесполезно морозить его цветы. Уж слишком силён цикорий.
-
-
02.07.2014 в 17:141078 слов, слэш
Там, где цветёт цикорий
читать дальше
-
-
02.07.2014 в 17:27-
-
02.07.2014 в 17:40собственно, автор
-
-
02.07.2014 в 17:48не з
-
-
02.07.2014 в 18:45заказчик
-
-
02.07.2014 в 19:21-
-
02.07.2014 в 20:31а
-
-
02.07.2014 в 22:45автору вагон цикория!
-
-
02.07.2014 в 23:44Утащу к себе.